Ноябрь. Отклонение.
Он просит нарисовать его портрет. Мальчик, который всегда знал, что он хочет, мальчик, который умеет делать больно, мальчик, который прекрасно осведомлен о пытках. Ему совершенно не интересно, что я слепа, что я его не вижу.
Он с радостной готовностью подсовывает мне разноцветные мелки и рассказывает, как он выглядит.
Иногда он привирает, но я умею ценить чужое красивое вранье.
Мой лимит вранья уже исчерпан, больше не получается.
И я рисую, опираясь, только на то, что сумела унюхать и почувствовать, в мальчике, который знает слово престиж.
Он любит отрывать крылья у бабочек, потому что они все разные, потому что они все красивые. Бабочки ползают по полу, ему становиться скучно, и он давит их ногами. Давит моментально и безэмоционально, этот мальчик, который прочел очень много умных книг и теперь верит в то, что может быть лучше, чем у него есть на данный момент. Поэтому он ловит бабочек.
Я нарисую его, и портрет Дориана Грея покажется детскими каракулями, потому, что время делает тверже даже песок, а это - мальчик, который живет в своем времени.
Я нарисую его рядом со скалами, на которых днем греются зайцы, а потом, после захода солнца, наступает вечная полярная ночь, и они дохнут от холода, так ничего и не поняв. Глупые верхолазные зайцы на скалах мальчика, который думает, что он лучший.
Я нарисую этого мальчика с гибким прохладным умом, рядом со стеклянным куполом на чьем-то животе, а под куполом сидит голодная крыса. Крыса тоже захочет жить, прекрасное окружение для мальчика, который хочет мягко править.
Я нарисую его похожего на меня, моральным уродом от скуки без великих свершений, воспаленным от недостатка смертельной нагрузки мозгом, телом в амебной домашней депрессии, сознанием, потерявшим малейшие приметы нормальности, распавшимся на миллиарды работающих муравьев, сознанием мальчика, который смотрит только вперед или в зеркало.
Это не будет гениальный портрет, тяжело рисовать в слепую мальчика, который всегда идет дальше.
Я обнажу его нервы, вцеплюсь в них когтями и зубами так, чтобы стало приятнее умереть, ему должно понравиться, он мне разрешит. Но я не смогу делать это всегда, потому что все имеет лимит. Даже вранье. Вранье о мальчике, которого даже нет.
Тыц, тыдыдыц – странная кривая музыка из соседней квартиры. Я догрызаю невкусную сушку и засыпаю.
